Последний луч заходящего солнца скользнул по зеркалу, отразив прекрасное, но уже немолодое лицо. Он мягко коснулся лазуритовых сережек в форме скарабеев, блеснул на золотых коброчках, обвивавших синюю корону, и угас…
В сумрачных покоях, бессильно уронив руки на колени, ждала вестей царица Нефертити. Часы тянулись мучительно, словно камни давили на плечи. Ее верному слуге Тикэйе выпала нелегкая миссия — принести ответ всемогущего фараона. Вряд ли он будет благосклонен к ней.
Что ждет ее впереди?
Может, Тикэйе, пряча глаза, обнажит в знак скорби свой бритый череп. И нервно теребя в руках черный парик, передаст приказ удалиться из столицы, провести остаток дней в глухой деревне, вдали от детей и близких.
Опальная и забытая, она быстро состарится от горя, жаркий ветер иссушит ее нежную кожу, избороздит лицо морщинами… Когда придет желанный миг освобождения, она навсегда уснет на холодном ложе.
И тогда ее, высушенную страданиями, набальзамируют, небрежно бросят на грудь пучок васильков и замуруют в наспех высеченной гробнице. Жрецы скороговоркой прочтут напутствие — и забудут о ней навек. Так завершится земной путь некогда величайшей из цариц…
А может, ей уготована участь тысяч несчастных, посмевших разгневать фараона?
Почить, чтобы воскреснуть в гробнице. На рассвете выйти оттуда и, пошатываясь, вновь ступить на выжженную солнцем землю столицы полновластной хозяйкой. О, она знает куда идти!
Призраком проскользнет мимо стражи во дворец, поднимется по ступеням в опочивальню. Сладким дурманом воспоминаний одурманит супруга…и опять станет «великой женой царевой», владычицей неба и земли.
Или жестокосердный муж смилостивится и позволит доживать век в женской половине дворца?
Будут злорадно хихикать ей вслед нубийки, насмешливо коситься надменные ассирийки, презрительно фыркать пышногрудые критянки. Над ней, которой когда-то поклонялись как богине! Но у них есть молодость и надежда. А что осталось у нее?
Дочерей она сможет видеть лишь издалека. Прикусив губу, станет смотреть, как распоряжается выскочка на ее законном месте.
Как ее девочки, наследницы гордых фараонов, прислуживают самозванке, склоняя головы. А ей останется лишь молча взирать на это, моля богов о скорой гибели…
Нефертити откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Сердце захлестнула волна безнадежности. Жизнь кончена, а ведь еще 17 лет назад казалось — весь мир у ее ног…
Милое, бесконечно далекое детство…
Время, полное солнца и тепла. Нил, меняющий свой цвет. Сладкие финики, забавные пигмеи. Нежный аромат лотосов в вазах, венках, прическах. Как любила Нефертити этот влажный, едва уловимый запах утренней свежести!
Сколько себя помнит, Аменхотеп всегда с восторгом смотрел на ее тонкие руки, хрупкую шею. С угловатой фигурой юноши так не вязались его дивные глаза, устремленные куда-то вдаль.
Нефертити привыкла к неземному взгляду друга детства. Это казалось таким естественным — быть всегда рядом, такими разными, но столь необходимыми друг другу.
Поэтому в 14 лет она без удивления выслушала волю царственных родителей о свадьбе. В тот день от духоты и гомона у нее кружилась голова, сердце колотилось как у пойманной птицы. А в глазах Аменхотепа горел триумф. Это была его победа.
Никто не мог предугадать, что в хрупком теле дремлет сила, способная возвышать империи и повергать их в прах. Что она будет играть судьбами миллионов, как ребенок горстью песка.
Одним мановением руки фараон мог вознести на вершину славы или низвергнуть в небытие любого из подданных.
В строжайшей тайне Аменхотеп готовил свой великий указ, дарующий ему безграничную власть. Лишь клочок папируса и он сбросит ненавистные путы традиций, отправит в забвение многоруких жрецов с их алчностью и интригами.
Отныне только его воля будет определять будущее Египта. День обнародования указа стал днем скорби для страны.
Нефертити помнит непроницаемое лицо супруга на троне, зловещее эхо каждого его слова под сводами дворца. Немой страх кормилицы, растерянность дочерей, собственное нехорошее предчувствие…
Эхнатон провозглашал единственным богом солнечный диск Атона, себя — его земным воплощением. Древние божества предавались забвению под страхом смерти.
По всему Египту рушили старые храмы, соскребали священные письмена, крушили статуи. В развалинах по ночам выли шакалы. Придворные спешно меняли имена, славя Атона.
Кто мог поручиться, что завтра к его дверям не явится стража с приказом об аресте? Вероотступникам отрезали носы и уши. Еще вчера могущественные вельможи сегодня взирали на толпу пустыми глазницами.
Сколько крови пролилось тогда, сколько ладана сожгли перед изваяниями Нефертити, моля ее о заступничестве! Сам бывший верховный жрец тайком пробрался в ее покои, припал к ножкам трона и плаксиво молил о пощаде. Но что могла сделать царица?
Если бы знал он, как сжималось ее сердце, когда под звуки флейт и грохот барабанов, возвещавших о казни, она убегала в дальний уголок сада!
Сидела там, обхватив колени, невидяще глядя на озерную гладь, где резвились птахи в зарослях папируса. Тяжко было на душе, смутные видения будущего тревожили, словно невидимый покровитель хотел подготовить ее к грядущим испытаниям…
Но пока Нефертити не о чем было тревожиться. Чем безжалостнее становился Эхнатон, тем ярче вспыхивала его страсть к жене.
Самым счастливым для нее стал год начала строительства новой столицы — Ахетатона, Горизонта Атона. Словно юный бог, промчался фараон на колеснице, очертив границы города. Разве не в самый раз название — Горизонт, где за гранью видимого сбываются мечты?
Границы города отметили высокими стелами с изображениями царственной четы и их клятвами верности Атону. Впервые во всеуслышание, на весь мир признался земной бог в любви к своей женщине!
Ни одну царицу за всю историю Египта не возносила так высоко любовь венценосного супруга. Нефертити смотрела на солнце сияющими глазами, и чудилось, что за спиной вырастают крылья.
Город строился с небывалым размахом. Тысячи рабов согнали со всех земель, работа кипела денно и нощно. И через два года Нефертити въехала в Ахетатон на золотой колеснице рядом с Эхнатоном.
Роскошь и красота ошеломляли! Город благоухал, широкие улицы мостили камнем, сады чередовались с прудами причудливых форм. Берега каналов уже густо поросли папирусом.
Эхнатон был тогда щедр и великодушен. Жестокое сердце будто смягчилось, кровавые деяния казались Нефертити лишь дурным сном.
Отовсюду стекались в Ахетатон зодчие, скульпторы, живописцы, привлеченные царской милостью. Строили пышные усадьбы и храмы, расписывали стены фресками.
Легко было на душе Нефертити в те дни. Любовь Эхнатона пылала жарким пламенем. Он задаривал жену — дворцами, садами, виноградниками, флотом кораблей с ее изображением на носу. Отдал в ее распоряжение часть казны, чтобы была она богаче всех цариц на свете.
Из уст в уста передавали легенды о красоте и богатстве Нефертити. Слагали гимны, именовали «повелительницей всех женщин», «божественной женой великой царевой».
Даже властолюбивая Тия и коварная Хатшепсут не удостаивались таких почестей. Высоко вознесла любовь фараона юную царицу, и парила она в небесах, не ведая, что падение будет столь же стремительным…
Нефертити уже и не вспомнит, когда появилась при дворе Кийа. Поразили ее лишь властный разлет бровей, дикая чувственность и настороженный блеск глаз плясуньи. Но разве был повод для тревоги?
Мало ли звонкоголосых певичек и наложниц толпилось во дворце! Эхнатон лишь развлекался с ними, спьяну распевая на пирах. А к жене неизменно возвращался — к вечной мелодии, звучащей в его сердце…
Шесть дочерей родила Нефертити. Знал своенравный муж — нет дара щедрее, ибо не завладеет престолом чужак.
Но беда подкралась исподволь — скончалась одна из любимых дочек, и смерть ее острым клинком вонзилась в сердце отца. С того черного дня начался крах Нефертити. Ослепленная горем, ничего не замечала она вокруг.
А надо было прислушаться к смутной тревоге, к мрачным ночным страхам! Но глуха была ее душа, видела лишь бледный лик умершей дочери да рыдающих над ней плакальщиц.
А коварная Кийа только того и ждала. Мягкими кошачьими шагами подобралась к фараону, опутала своими чарами.
Все реже навещал он покои законной жены. Все щедрее одаривал разлучницу — благовониями, тканями, мебелью из эбена и слоновой кости. Бесконечные караваны тянулись к ее дому.
И вот настал день, когда Эхнатон велел Нефертити освободить покои в главном дворце для беременной Кийи. Отдал бывшей любимице ее же усадьбу в придачу. А когда та родила дочь, царица лишилась почти всего своего имущества.
Жгли ее теперь любопытные взгляды слуг, шепотки за спиной. Некогда легкие крылья любви, вознесшие к небесам, стали каменными. Согнулась под их тяжестью горделивая спина, потух огонь в глазах…
А Кийа цвела пышным цветом. Ей, своей новой возлюбленной, отдал теперь Эхнатон и душу, и тело. Не хватало лишь звездного неба да трона Великой царицы. Последнее оставалось единственной привилегией Нефертити.
И тогда фараон дал Кийе титул «Младшего фараона», разделил с ней царскую власть! Если Нефертити была царицей, то Кийа стала царем…
Как и подобает фараону, даже младшему, Эхнатон повелел изготовить для возлюбленной роскошный саркофаг — богаче, чем у всех прежних властителей Египта.
Трудились над ним лучшие резчики и художники: покрывали черное дерево золотом, расписывали яркими красками, покрывали затейливыми иероглифами.
А когда гроб был готов, Кийа начертала на его стенках свою последнюю молитву. Но не к богам взывали ее слова — то была песнь любви к Эхнатону.
Эта «песнь вечности» своей неистовой, почти жестокой страстью испепелила сердце Нефертити. Бессильна была Великая царица против столь дерзновенного чувства…
Послышались тихие, вкрадчивые шаги. Точно неумолимый рок, приближался к покоям царицы верный Тикэйе. У Нефертити перехватило дыхание, три вопроса молнией пронзили мозг: изгнание? опала? казнь? Через миг она узнает, каков будет ее конец…
Но никогда не суждено ей было узнать, что не пройдет и двух лет, как Эхнатон умрет. Что его имя предадут проклятию, почти все статуи и портреты уничтожат, память о нем сотрут. Что о былом земном божестве станут говорить не иначе как о «враге из Ахетатона».
И Кийу тоже постарается забыть Египет. Ее лишат даже посмертного покоя — в ее саркофаге археологи найдут мумию безвестного мужчины. И только ее признание в любви, начертанное на стенках гроба, останется навеки нетленным…